Читать онлайн книгу "Шапка и другие рассказы"
Шапка и другие рассказы
Александр Абаринов
Михаил Абаринов
Сборник рассказов немолодых уже авторов содержит реальные картины тех лет, когда никто не задумывался о том, что будет завтра, космос был покорён, фонтаны били голубые, страна была восстановлена после Великой Отечественной войны. Вы почувствуете вместе с авторами как временные трудности, так и романтику 70-х, окунётесь в атмосферу студенческой общаги и отправитесь в Европу на заре перестройки и парада суверенитетов. Вообщем, эта книга для тех, кто справедливо считает, что жизнь в СССР была трудной, но интересной.
Александр Абаринов, Михаил Абаринов
Шапка и другие рассказы
К читателю
Прошло много лет, но бабушкин напев проявится иногда и заставит когда улыбнуться, когда всплакнуть…
Далеко-далёко
Лес стоит высокий.
Море сине плещет,
Небо без краёв.
Далеко-далёко
Стежка вьётся-вьётся
Меж зелёных-зеленых
Молодых лугов…
Каждая семья у нас является олицетворением истории. Иллюстрацией истории. Практически сто лет эта иллюстрация была чёрно-белой и традиционно грустной, но всё равно, через неравные промежутки времени, наряду с бедами, возникали вот эти радостные фотографии: свадьба, за грибами, демонстрация трудящихся, Победа, на реке, на Красной площади, сестра с мороженым, мама держит меня на руках, университетские друзья, мы и «Медный всадник». Это – фрагменты истории одной семьи. Но и они являются важной составной частью истории страны; звучит несколько пафосно, но это так и есть – именно из таких кусочков складывается объективная картина мира, именно о них разбиваются фантазии и вымыслы всякого рода шельмецов, переписывающих историю с приходом очередного властителя. В угоду власть имущим.
Прочитав с нами всю книгу, вы, дорогой читатель, поймёте, в чём главная цель наших рассказов – ничего не приукрашивая, просто и доступно описать недавнее прошлое.
Для того, чтобы понимать настоящее. Для того, чтобы любить Отчизну.
Конечно же, мы не знали, что произойдёт 24 февраля, не предвидели такого развития событий, уготованного судьбой. Один из нас поехал в Запорожье, чтобы проститься с другом, а попал на войну и нет возможности уехать, вернуться туда, куда и когда захочет! Как он говорит: «Не думал, что наслушаюсь здесь гула боевых самолётов и дребезжания стёкол от недалёких разрывов снарядов и бомб. Убежав от киевских бед, я стал свидетелем настоящих сражений».
Эта наша книга в очередной раз свидетельствует – когда говорят пушки, музы не молчат.
Будьте счастливы!
Старая Ладога
Земля предков. Здесь тень князя Рюрика – того самого варяга, который пришел править Русью в девятом веке:
«И избрашася три брата с роды своими, и придоша к словенам первее, и срубиша город Ладогу. И седе старейший в Ладозе – Рюрик…». Вот в этой крепости, в белой Георгиевской церкви – огромная сохранившаяся фреска «Чудо Георгия о змие», XII век. А рядом – деревянный храм Дмитрия Солунского, XVIII века постройки. Старые надгробия, разоренные потрясениями. Ниже по течению Волхова – Свято-Успенский женский монастырь, в котором жила монахиней ссыльная жена Петра Первого, Евдокия Лопухина, под строгим надзором до кончины бывшего мужа.
Город сорока церквей. Так называли Ладогу во времена царя Алексея Михайловича – нашего отца так же звали.
Замечательный край, жемчужина нашей истории, нашей культуры!
На ёлку!
Понятно, что в СССР о святом Николае знали немногие. Главным зимним праздником был Новый год, а его символом – ёлка, не только деревце, но и мероприятие!
I
Послевоенные ёлки, как я теперь понимаю, были скудными по подаркам – в нынешнем понимании, никаких мандаринок. Я не могу сказать, чтобы там было сильно весело, но я ходил в наш помпезный Дворец культуры со статуями на фронтоне с удовольствием.
Сначала все ребята с родителями снимали верхнюю одежду – шапку, варежки на резинке, шарф – в рукав пальтишка, и оставляли её в гардеробе, получив номерок. Потом проходили в красивый зрительный зал. Там в течение примерно получаса давали представление – Снегурочка обращалась к залу с просьбой: «А давайте, дети, позовём Деда Мороза!» Мы трижды кричали: «Дедушка Мороз!» и Дед Мороз входил с посохом тогда. Потом мы опять-таки трижды дружно кричали: «Ёлочка, зажгись!», мало чем отличаясь, как я понимаю, от тех предков, которые стояли на коленях и взывали к Зевсу, Хорсу или Даждьбогу с просьбой послать дождь, прекратить чуму или прибавить урожай.
Потом дети выходили в фойе, где водили хороводы вокруг ёлки и участвовали в розыгрыше различных призов. Запомнился запах вощёного паркета ДК и тёплые ладошки незнакомых ребят и девчонок вокруг ёлки. Некоторые дети были в карнавальных костюмах; самыми популярными у мальчиков были Пьеро и Медведь, у девочек – если не Снежинка, то Лисичка. Ещё там рядом стояла сколоченная из очень хорошо отполированных досок горка, с которой можно было спуститься раз сто сидя!
II
На ёлку меня всегда водил папа, предъявляя на входе красочный пригласительный билет, на боку которого было написано «Подарок». Билеты раздавали на заводе. В больших картонных коробках на выходе лежали упакованные в целлофановые пакетики подарки – печенье «Привет», по конфете «Кара-Кум» и «Мишка на Севере», цилиндрики батончиков в обёртке, очень вкусные соевые конфеты «Кавказские», карамель. Отрывали купон – выдавали подарок. Мы спускались по широкой лестнице на первый этаж, в гардероб; я держался за гладкие толстенные дубовые перила; внизу играл духовой оркестр.
III
День морозный. Скрипит белый снег. На площади перед Дворцом культуры памятник Сталину в длинной шинели, весь в инее. Папа недолго с кем-то разговаривает, держа меня за руку, тоже с заводским; тот с дочкой пришёл. Я показываю ей конфеты в подарке, она хвастается своим.
Дом близко, три квартала, и там бабушка что-нибудь вкусное печёт, какой-нибудь пирог с брусникой, мммм!
* * *
Разглядываю фото – зима 1953–1954 года, мы идём на ёлку: я и мой папа, начавший войну в июне 1941-го в составе 109 отдельного стрелкового полка на подступах врага к Ленинграду и вернувшийся домой только в ноябре 1946 года. Ни я, ни он ещё не знаем, что вот-вот получим приз на ёлке за мою чуть слышную стеснительную декламацию стихотворения «Ласточка с весною в сени к нам летит».
Призом стала маленькая терракотовая статуэтка медведя, выкрашенная бронзовой краской, такие теперь дают на Берлинале.
Потом у медведя отбилась лапа и я его выбросил.
Рыбий жир
Искал сегодня рыбий жир. Или витамин Д. Этот продукт теперь повсеместно прописывают от ковида. Его производят теперь, скорее всего, синтетически, а вообще-то он делается из огромной, до двух кило, печени большой океанской трески, которая после 1917-го года была главной рыбой в СССР.
I
Я ненавидел бабушку Марию Николаевну именно потому, что она вливала в меня рыбий жир утром и вечером. Мне было года четыре, может пять. А бабушку Марию Александровну любил – потому что не вливала.
Я весил меньше одежды, в которую меня упаковывали, чтобы отправить в детский сад. Я ничего не ел. Я умирал и был дистрофиком по анамнезу.
Разносолов в семье не было. Каша. Макароны. Хлеб. Раз в месяц котлеты, которые я тоже ненавидел. В детсаду, видимо, тоже что-то несъедобное (для меня) давали.
Это были послевоенные годы и снабжение было не очень – но разве я что-то понимал?
Я в ту пору не знал ничего о мороженом, эклерах и круассанах. Коробочка с мармеладом, которую нам кто-то подарил, замерла в детской памяти и была целью всей мальчишечьей жизни, мотивировала на существование.
II
Тогда я не знал, конечно, что партия и правительство через десять лет после войны построили почти тысячу рыболовных судов и страну уже к 1960-м годам стали заваливать, вдобавок к треске и зубатке, минтаем, хеком и нототенией. Лишённый интернета, ютьюба и рецептов, народ открещивался, тратить 3 рубля 80 коп. старыми (38 копеек новыми,1961 года) за килограмм неведомых названий решительно отказывался, ожидая, что вот-вот появится мясное и колбасное изобилие.
Кроме того, судак, сырть, сиг, жерех, окунь, приличных размеров плотва, щука, а то и сом даже с берега ловились очень неплохо.
III
И вот что я вам скажу, мои дорогие…
Не знаю наверняка, что поспособствовало, но я стал молотить как не в себя, и скоро сделался упитанным парнишей. Кроме того, я подрос. Прежние одежды уже не подходили, и их донашивала двоюродная сестра.
Я, которого тащили за руку в детсад как спущенный воздушный шарик, начал бегать в футбол и заколачивать! И гонять вокруг барака, в котором мы жили после войны, на велике.
Стоил тот рыбий жир 4 копейки/флакончик. Я помню его до сих пор, такой он был мерзкий.
* * *
К чему это?
Просто давайте вспомним тех, кому мы доверяли нашу маленькую ладошку, кто водил нас в садик, кто капал в чайную ложечку рыбий жир; кто жёг сахар при страшном кашле и потчевал; кто потом совал тебе, студенту, на дорожку пятёрочку и целовал в ухо.
Я помню.
Сапоги
Лет примерно 65 назад дети, как и взрослые, весной и осенью носили, в основном, кирзовые сапоги. Они были недороги, защищали от грязи и непогоды. Зимой мы меняли их на валеночки с калошами, носили их до весны. Теперь, с вершины замечательного 2020-го и кроссовок Foam RNNR за 800 евро, те годы вызывают ироническую улыбку.
Прорывом стали резиновые сапожки для детей: их появление стало новой эрой в моей биографии, и я сразу же побежал во двор хвастаться. Все обзавидовались – это качество никогда не исчезало с просторов нашего общего государства.
Мы побежали во что-то играть. Рядом был вырыт неглубокий котлован, как по нынешним меркам – под цоколь водонапорной башни, но тогда он представлялся нам пропастью. Скважиной, уходящей к центру Земли.
Вот туда меня и столкнули для испытания сапог. Я полетел вертикально и приземлился на обе резиновые ноги. Я пробил тонкий ледок. На дне была вода. Ровно по пояс, поэтому сапоги вообще ничего не решали.
Самым противным было то, что друзья мои смылись в ужасе от того, что натворили, оставив меня в яме.
Я поначалу покрутился в этом ледяном поясе, промок до трусов и стал кричать. Никто меня не слышал, и не приходил. Смеркалось. Я уже не менее часа был в яме.
Наконец, какой-то мужик наклонился, сказал: «Щас!», и пропал. Потом он пришёл с неструганой доской, приказал уцепиться обеими руками и вытащил меня наверх.
Я, мокрый и весь в глине, с занозами на руках и без сапожек, пришёл домой; родители уже пришли с работы. Они начали меня было драть, но потом мама заплакала, раздела, налила кипятка в оцинкованную мою ванночку, разбавила тёпленькой и усадила меня, добавив горчицы. Так я просидел немного, потом напился сладкого чаю и заснул в кроватке.
Мама – ещё была жива, рассказывала, что мне было тогда пять лет. Может, даже четыре. Отец назавтра полез, достал сапожки, ругался.
Брачная ночь
(Новогодняя история)
Полвека назад мы подали заявление в ЗАГС.
I
Мама сказала: «Это плохо, что роспись назначили на 31-е! Новый год, а тут вы со своим заявлением…» Ну, ничего не попишешь, стали готовиться. И тут обнаружилось, что наша свадьба – это вообще не неудобство, а даже наоборот! Закуски и выпивка и так были бы выставлены на стол – Новый год, никуда не денешься, надо встречать. Круг гостей разве что увеличился – мы праздновали дома, в родительской квартире, сдвинув столы. Тесно!
Расписались. Обменялись. Расцеловались. Гости перекочевали из ЗАГСа в квартиру, благо рядом. А там гром-шум-дым коромыслом, стол ломится, тётка и кузины в передниках, румяные, красивые, с причёсками, подмигивают, тащат с кухни горы разной горячей снеди, а с балкона студень, салаты, копчёности, соленья, охлаждённые декабрём напитки – водку, шампанское, клюквенный морс; одолжили у соседей по подъезду стулья; все расселись, беседуют.
II
Тут врывается мамин коллега по работе, Алексей Васильевич, замечательный человек и одновременно фотограф-любитель. Он нас снимал в ходе регистрации, мама попросила. «Стойте, товарищи!» – сказал он со слезами на глазах и шатаясь от горя. «Плёнка засвечена! Брак не заснят! Всё пропало!».
Было видно, что замечательный человек, энтузиаст и труженик хочет уйти из жизни прямо сейчас, совершенно наплевав на то, что недавно впервые в истории спускаемый аппарат советской станции совершил мягкую посадку на поверхность Марса, а сборная СССР по футболу выиграла у Испании.
Все были ужасно огорчены и пододвинули поближе бутылки и студень.
III
«Ну, всё», – суеверно сказала тётя Нюра со второго этажа, горестно поджимая губы. «Толку у них не будет, плохое начало!» Они с круглолицей дочкой имели на меня планы, а тут такое… Все зашикали на тётю Нюру, а Алексей Васильевич сказал: «Вот, товарищи, новая свежая плёнка Свема 130, и я сейчас ещё раз сниму молодых, тем более, что они в тех же замечательных нарядах, что и в ЗАГСе». Все за столом радостно задвигались и были очень рады словам Алексея Васильевича, и такому превосходному выходу из ситуации, и что не надо никуда идти по зимним колдобинам.
Мы с женой встали под домашнюю ёлочку и ещё раз картинно обменялись кольцами. Алексей Васильевич полыхал вспышкой. Все поаплодировали и, наконец, налили первую. Нашего фотографа тянули за руки, приглашая, но поскольку он был (и, кстати, остаётся в свои 95 лет!) ответственным человеком, то сказал примерно следующее: «Пока я не убедюсь…Убеждусь… Пока я, в общем, не проявлю плёнку, не ищите меня!» – и исчез в ночи.
IV
Бабушка Мария Александровна, держа в руке рюмочку черносмородиновой, пожелала нам всего-всего и сказала: «Вам тут сегодня покоя не дадут, так что поезжайте уже ко мне, ключ, где всегда. Ночуйте и никуда не торопитесь, я ещё посижу немного, приду. Там натоплено!».
Бабушка жила на окраине города, в своём доме на берегу великой русской реки, возле древнего варяжского кургана в огороде. Это не был особняк или некий палаццо в современном смысле – просто обычный старый одноэтажный деревянный дом с двускатной крышей, амбаром и палисадником.
Мы ещё послушали поздравления, а потом, сняв фату, тесную обувь, одевшись потеплее, под незлобные шуточки дорогих гостей покинули шумное собрание и скоро были у бабушкиного дома.
V
Дверь в сени была не заперта, но ключ от входной двери в комнаты отсутствовал, его на обычном месте не было! Я обыскал всё – пусто! Ну, что…
Сели на коврик, прижавшись друг к дружке и, дрожа от холода, стали ждать бабушку – хотя бы догадался пару маминых роскошных пирожков в карман сунуть, так нет!
Наконец я выскочил во двор, взял охапку соломы, нашёл поленницу и разжёг костёр. Это был наш семейный очаг, не символический, а спасительно-согревающий и негасимый, благо поленница была длинной.
VI
Мы уселись на лавочку, согрелись, и, глядя в звёздное морозное безоблачное небо, немного помечтали. Река молчала подо льдом. Ажурный мост был расцвечен огнями. Огромный чёрный паровоз, пуская клубы белого пара, гуднул нам и потащил дальше, на Север, череду вагонов.
У нас не было никаких достижений в жизни. Зато были живы наши родители. У нас была страна, которая точно не оставит без надежды, без завтрашнего дня. Была профессия. А что такое двадцать с небольшим – это вся жизнь впереди! С заботами-тревогами, радостями и бедами.
Так и получилось.
Бабушка нашла нас у костра. Она принесла с нашей свадьбы целую авоську закусок, мама навертела. «Ну, что – с Новым годом!» Мы, с нашими приключениями и взаимным очарованием как-то и забыли о том, что вот он, Новый 1972-й!
VII
Проснулись мы чуть ли не в обед. На круглом столе возле самовара лежала записка: «Я ушла по делам. Буду вечером. Забыла сказать – фотографии у Алексея Васильевича получились, так что не переживайте. Саша, собери в курятнике яйца, приготовь яичницу.
А это вам на будущее, дети, я берегла».
Записка была прижата золотым червонцем с профилем последнего императора. Что с подарком делать мы тогда не знали и оставили его в бабушкином доме.
А ключ – на обычном месте!
* * *
Ведь как: хорошие люди несут вам счастье, а лучшие – подарят воспоминания. Спасибо, дорогая бабуля! И Алексей Васильевич, конечно.
Дети разных народов
(быль)
Вместо предисловия
Из старых учебников. «Советский Союз – государство, существовавшее с 1922 года по 1991 год на территории Восточной Европы, Северной, части Центральной и Восточной Азии. СССР занимал почти 1/6 часть обитаемой суши Земли; на момент распада был самой крупной по площади страной мира. В СССР сложилась новая историческая общность людей различных национальностей, имеющих общие характерные черты, – советский народ. Они имеют общую социалистическую Родину – СССР, общую экономическую базу – социалистическое хозяйство, общую социально-классовую структуру, общее мировоззрение – марксизм-ленинизм, общую цель – построение коммунизма, много общих черт в духовном облике, в психологии».
Часть первая. Трудности перевода
I
Окончил я в 1972 году Университет и думал, что вот теперь пойду учить детей или куда там ещё. Однако меня направили вместе с другими нашими парнями с курса двухгодичником в ряды Советской армии. Так я на пару лет одел форму артиллерийского офицера. Север стал моим новым домом. При этом с первых дней нахождения там я совершенно по-иному стал воспринимать свои 22.
Ответственность!
II
Вместе с Первым сентября в Заполярье прилетает первый снег. Здесь зелёной листве отведено всего три месяца в году, мхам на сопках – чуть больше.
Я уже две недели как принял взвод – 1 5 бойцов. У меня шаткий стол в офицерской канцелярии артдивизиона, каптёрка, два бокса – с тягачом ГТТ (гусеничный тягач тяжёлый) и ГТСкой, юрким вездеходом на гусеничном ходу; прибор управления артиллерийским огнём в виде фанерного ящика с наклеенной картой, металлическим угломерным сектором и прицельной линейкой, ящик с буссолями и дальномером, катушки с кабелем для связи, прекрасные антикварные телефонные аппараты ТАИ-43 по 10 кг каждый.
Пистолет Макарова № КВ129, а как же!
Именно в канцелярии меня и нашёл дежурный по части:
«Давай на КП, там мама к твоему Иванову приехала. Из Москвы!», – поднял он указательный палец.
Я поправил портупею, и пошёл.
III
Лейтенант Витя Перешнев стал старшим офицером батареи. Передавая мне взвод, был краток в характеристиках бойцов. У него все были чудаки. В крайнем случае, мурки на букву Ч.
Я ничего не записывал, слушал. Этот такой, тот – ой! Иванов тоже мелькал в разговоре – это был монстр. Исчадие. Ивангрозныймалютаскуратов. Редкий урод, кароче. Увольнений лишён на год вперёд. Нарядов куча. Впрочем, на построении он выглядел обычным. Разберёмся, подумал я, два года впереди.
А тут и его мама приехала!
IV
Я застал на обшарпанном КП напрочь испуганную миловидную женщину с двумя большими сумками. Она бросилась мне навстречу: «Что с Володенькой?» Я отстранил её, и отвёл на клубные откидывающиеся кресла. «Да ничего! А что случилось?»
Она протянула мне телеграмму. Там было такое: «Иванов жив. Подробность письмо. Иванов».
Я понял, что моя мама тоже бы приехала, получив такое.
Я пытался объяснить, но Иванова попросила предъявить Иванова. Я приказал ей ждать, и побрёл в расположение.
V
Разыскав Иванова, я прямо спросил его, зачем он отправил тупейшую телеграмму? Проезд Москва-Кандалакша на скором поезде «Арктика» даже тогда стоил недёшево.
Иванов блеял, что типа не отправлял. «Мать твоя, Вова, сидит на мешках на КП и ждёт правду! И что я ей должен сказать?»
В московских глазах Иванова что-то вспыхнуло, и он выскочил из канцелярии. Не успел я крикнуть эй, как он приволок бойца азиатской наружности. «Вот, – сказал Иванов, – пусть расскажет!» И нарушив все понятия о дружбе народов СССР, с размаху сбил пилотку с головы воина.
Оказалось, что рядовой Уразбаев откликнулся на просьбу нарушителя воинской дисциплины ефрейтора Иванова, который, зная о том, что Уразбаев идёт в увольнение, попросил уволенного отправить короткую телеграмму домой – что, мол, жив-здоров, а подробности напишу в письме.
Уразбаев как мог, так и сделал…
Часть вторая. Главнокомандующий взводом
I
Нужно сказать, что инициировал мой двухгодичный милитари-тур в Заполярье преподаватель университетской военной кафедры майор Степченков. Его добродушное в прожилках лицо как-то сразу поставило всё на места: «Куда ты рвёшься, Саня? Какое «поближе»? Какое Царское Село? Не слушай этих маменькиных! Они там в наряды будут ходить через день, Ленинград хоть и рядом, да не доедут!»
Он нервно вскочил из-за стола и, подойдя к высокому университетскому окну, поставил сапог на низкий подоконник, как Наполеон на полковой барабан на поле Аустерлица. «А ты увидишь то, чего никогда – слышишь, ни-ког-да потом не увидишь! Север! Красоты! Никогда! Белое море!!
И дурак – если не увидишь!» – выстрелил в меня он и, обдав коньячным ароматом, хлопнул монументальной дверью.
Я прогулялся на Большой проспект, получил военный билет, предписание, сто рублей – и уехал.
II
Встретили меня без особых почестей, но общежитие дали. Я получил две простыни, наволочку и два вафельных полотенца размером с носовой платок. В три уже было темно. Я лёг на свободную койку и, не раздеваясь, уснул.
Проснулся я от громкого хохота. За столом сидело трое. На столе стояли три стакана и три бутылки. На часах было три.
«О, живой! Садись. Корюху будешь?» Мне пододвинули газету со ржавой рыбкой. Познакомились. Это были командиры трёх батарей дивизиона, капитаны Астахов, Белоусенков и Коптяев. Они были просто роскошны! В истинно русских традициях офицерского корпуса, сидя в галифе и белоснежных исподних рубахах, мои новые соседи и начальники, пока я дрых, уже часов восемь писали пулю.
Телевидение в ту пору еще не владело умами советских граждан.
III
Через неделю я тоже втянулся и, благодаря доблестным командирам Заполярья, почти профессионально разбавлял «шило» водой и сиропом клюквенным. Весь этот праздник продавался в местном «Военторге» в одинаковых зеленых бутылках: «Спирт питьевой 95°» стоил 4 рубля 67 копеек за поллитра, а сироп – ровно рубль. Вода из крана тогда была мало того, что питьевой, но и бесплатной.
Получался двухлитровый казенный чайник крепкого романтического напитка, хорошо уходившего под анекдоты и ночные прикупы. Астахов откладывал тлеющую беломорину, оценивающе поднимал граненый стакан на уровень голубых честных глаз и, надпив, добродушно говорил в сторону сомелье: «Удачно сегодня получилось!» Если бы в эту минуту у меня появился хвост, то я бы им вильнул – так мне было приятна радость комбата.
Как и во всех казино планеты, окно комнаты было завешено светомаскировочной шторой. Только когда кто-то засыпал за столом, становилось ясно, что уже утро, пора идти в казарму – на подъём и, дрожа от утреннего холода, присутствовать на построении собранных со всех республик СССР молодых людей.
Мы тормошили сломавшегося и со словами типа «И спать хочется, и Родину жалко», тащились двести метров до утренних ароматов солдатских спален.
IV
Построение! Парад-алле!
Командир войсковой части 26404, уроженец украинского Полесья, майор Гуменюк, в моем лейтенантском понимании был образцом ношения формы и вообще красавцем. Когда он появлялся на утреннем построении дивизиона и переходил на строевой шаг, чтобы принять рапорт, мне казалось, что Македонский не столь торжественно объезжал войско после разрушения Фив.
Замполит майор Гутман, веснушчатый толстяк в короткой шинели, с еврейскими влажными глазами и большими губами, упрямо пытался вселить в нас ужас при виде приближающегося командира, но всякий раз простая команда «Равняйсь! Смирно! Равнение – на середину!» из-за отчаянной картавости выходила в его исполнении не страшной и даже весёлой.
* * *
Стоя в строю, локтем ощущаешь локоть товарища, и нет неприязни или враждебности.
Все мы вместе.
Часть третья. Укрепление позиций
I
Один мой приятель, которому я рассказал свою заполярную историю, махнул рукой: «Как это ты помнишь фамилии бойцов – ведь почти полвека прошло!» Не могу объяснить, но помню.
У памяти избирательный характер; я всегда путаю вчерашний день с яичницей, а вот стоимость спирта, дальность полёта снаряда гаубицы Д-30, как и весь свой взвод по именам – помню!
Может быть, оттого, что не стараюсь забыть?
II
Мои 15 бойцов собрались в моём взводе с разных концов необъятной страны.
О москвиче Иванове я уже вспоминал. Хороший парень! Маму любит, а та меня угостила московской карамелью, вкусной такой, в шоколаде. На всех учениях в окопе командира батареи он был слева от меня, со своими линейками.
Помню, рассказал ему анекдот Гиляровского о московском булочнике Филиппове и как булки с изюмом появились. Слышу вечерком в карауле: «Потом, короче, генерал спрашивает: «Это что в булке? Таракан?! – А тот, красавец, говорит: «Да нет, изюм!». И таракана съел! Короче, так и стал булки с изюмом делать».
Все заржали, про тупых генералов им всегда нравилось почему-то…
Я на цыпочках вышел.
III
Только Молдавия и Эстония за два года службы не отдали мне ни одного вундеркинда. Их отсутствие было компенсировано немцами: во взводе было целых два – дальномерщик Герлинг и командир отделения связи Баумейстер.
Первый был здоровенный детина из Воркуты, его папаша и братья сидели в тюрьмах, а он ушел в армию, чтобы сесть немного позже. Второй был тщедушный мальчуган по имени Отто из Казахстана. И тот, и другой прекрасно справлялись с обязанностями, подтверждая, что немецкий die Ordnung или порядок, работает даже в условиях Заполярья.
Не думайте, что командир взвода – это тупой метроном для фиксации ритма на строевом плацу! Каждый день я готовился и вёл занятия по тактике и матчасти; понятное дело, политподготовка была для меня своего рода отдыхом – моим слушателям были любопытны рассказы о Цезаре и галльской войне, Иване Грозном и Суворове, взятии Бастилии и открытии Америки.
IV
Уже первые стрельбы показали, что никакие они не чудаки и не мурки; огневые взводы с нашей подачи куда надо попали, связь работала, а что ещё? Срабатывало на авторитет также это: стоило только на учениях зацепить тему родного дома – и метровый снежный наст вокруг нас начинал таять, а глаза – узкие, чёрные или голубые, сияли теплом.
К весне пятеро моих заработали отпуска, на чёрных погонах появились золотые лычки, салабоны и черпаки подвинулись на вакантные места в воинской иерархии.
Уразбаев привёз полмешка кураги и был настойчив – щурясь доброй улыбкой, сыпал всем горсти: дедушка очень просил всех кушать, командира тоже просил кушать.
Шедевр, чего там!
V
Наличие в моём взводе представителей почти всех союзных республик страшно радовало замполита; он на каждом партсобрании или политзанятии приводил примеры искренней дружбы и взаимовыручки народов СССР, направивших мне на два года непонятно за какие мои заслуги свои, как получалось, отборные экземпляры. Скорее всего, Гутман делал это из уважения: я единственный в дивизионе называл его по ЕГО имени-отчеству – Иона Моисеевич.
Все остальные – включая Гуменюка, называли Гутмана просто – Иван Михайлович.
Откликался!
Часть четвёртая. О денежных знаках
I
Не раз, и не два я с любовью вспоминал майора Степченкова! Выйдешь от начфина, а в руке куча радужных бумажек – 330 рублей в 1973! После питерских копеечных расходов получить заполярные – это было нечто невероятное! Когда Гуменюку нужно было укорить офицера за косо подшитый подворотничок, он с необъяснимой радостью сообщал, что секретарь Мурманского обкома партии меньше получает!
«Ему партия и правительство доручила командувать областью за ти ж сами гроши, и вин командуе! Потому что если бы вам, то тут вже давно булы б хвинны со шведами!»
Я представил себе секретаря обкома в яловых сапогах и портупее, лежащего на топчане в утлом караульном помещении – под портретом Брежнева, в Новый год!
Кроме того, секретарь мог купить холодильник ЗиЛ – а я нет. Деньги были. ЗиЛов не было в Военторге. Как и много чего другого.
II
Жена приехала за тридевять земель и нам в тот же день дали 11-метровую комнатку в коммунальной квартире со светомаскировочной шторой. Она спасала летом, когда в северное наше оконце в час ночи лупило солнце…
«Шило» и прикупы остались в прошлом.
Иду по дну тоннеля из снега высотой 2 метра. На мне овчинный чёрный тулуп с погонами лейтенанта, подпоясанный широким ремнём с кобурой, шапка «полтора уха» с кокардой, застёгнутая под подбородком, лёгкие утеплённые ватином брюки; я в валенках и тёплых рукавицах – идёшь вот так проверять посты, и повторяешь в такт движению конспект по тактике артиллерии: «Захват. цели. в вилку. является. желаемым. результатом. пристрелки, фух!». Зато с горки насколько легче – «после которого можно начинать стрельбу на поражение, используя средние величины между значениями установок для стрельбы».
Я свято верил в то, что борьба КПСС за мир во всём мире скоро закончится миром во всём мире, и все разъедутся по домам, оставив плац зарастать травой…
Ночь. Зелёными вертикальными лучами перекатывается ясное полярное небо. Морозец сегодня, под 40.
Часть пятая. ЧП
I
Пару слов о нашей жизни в военном городке Кандалакши. Наши расходы были никакими: я получал заполярный продпаёк, был обут и одет. Квартплаты не существовало.
Покидая пределы военного городка, приходилось тратить в обычном магазине некий мизер на что-нибудь не входящее в паёк. На копчёного палтуса, например, по 2.70 за кг, зубатку г/к по 1.90, невероятный какой-то шоколад в килограммовых плитках; чёрную икру по 16.10 за килограмм мало кто замечал. А что с ней делать, не ложками же есть!
Настоящий Токай, «самородный», из тронутых морозцем подвяленных виноградных гроздей, «вино королей и король среди вин», в нашем Доме офицеров уже с торговой наценкой стоил 3 руб.50 коп… Или ещё венгерское, Egri bikaver (2.30), было непременным атрибутом семейных застолий – но всё равно это были мелочные расходы.
II
Если мой читатель, захваченный событиями полувековой давности, сочтёт, что защитники Заполярья жили дружно и весело – как Незнайка и его друзья в Солнечном городе, то я остановлю их в шаге от идиллии.
Да вы и сами знаете – любой коллектив, даже самый прочный, обязательно даёт трещину, и, если не заметить её – в мгновение ока вытечет дружба, взаимовыручка, оптимизм, здоровая атмосфера и прочие, как говорится, успехи в боевой и политической подготовке.
Я получил отпуск, и мы уехали в Запорожье – через Питер. Хотелось навестить своих родных и друзей – времени на всех хватит: всё-таки 45 (сорок пять!) суток, не считая дороги!
Вернувшись, я по гражданке – особый форс, сразу помчался в расположение.
III
Дежурил по части квадратный капитан Шашков. Он принадлежал к какой-то северной народности, от одного названия которой хотелось думать о полярном сиянии, вьюге, Снежной королеве, шаньгах и оленьих упряжках – саам, лопарь, весь, чудь или чухонец, не помню точно. Шашков настойчиво на каждых учениях до неузнаваемости прожигал папиросным пеплом очередную секретную карту, получал взыскание и перехаживал оттого капитаном уже второй срок. Кадровик из штаба дивизии говорил: «Тебе, Гена, выгоднее по пачке «Беломора» основное направление стрельбы определять! Там и Белое море, и финская граница нарисованы. Лупи посерёдке – не промахнёшься!», и возвращал ему представление с гневными отказными резолюциями.
«Красавец!», – поправил кобуру Шашков, когда я доложился. «В параллельных брюках! Тут за тебя вторую неделю люди лазят по сопкам!» Мне стало стыдно за свои гражданские брюки. Параллельные.
Я крутил его пустую пачку «Беломора», слушая Шашкова. Отпуск закончился.
IV
Весь дивизион – кроме караула, был брошен на поиски ефрейтора Щербины, бойца моего взвода.
Высокий, симпатичный хлопец из Харькова появился во взводе за день до моего отпуска – из соседней части. Пока я валялся по путёвке в Бердянске, Щербина застрелил и. о. комвзвода сержанта Сергеева и, как было написано в ориентировке, «будучи в карауле, самовольно оставил пост, расположение части и скрылся, имея при себе АКМ, штык-нож и два магазина с патронами к АКМ».
В день моего приезда Щербину в трикотажном спортивном костюме и без оружия задержали за сорок км от части в посёлке с поэтическим названием Полярные Зори – и поместили на гауптвахту.
V
Понятно, что последующие дни были покрыты стыдом, ебуками и иными проклятиями.
«Хвинны, товарыши охвицеры, в буссоль дывляться на цей советский взвод и смиються!», – вращал полесскими глазами командир дивизиона. «Не чучмек, нет – нормальный! Оператор прибора управления артиллерийским огнём, га! И шо имеем? А если бы сместил основное направление, снаряд пишов за границу и вся боротьба за мир до спыны!», – кричал Гуменюк, тыча пальцем в Политбюро ЦК КПСС, с укоризной рассматривавшее меня со стены Ленкомнаты.
Вокруг меня образовалась пустота. Я стоял на дне Марианской впадины, воздух закончился. Свет не проникал. Голоса пропали. Холодно. Сыро. Одиноко.
Круглолицый сержант Сергеев улыбался мне, покойник – лишь закрою глаза.
VI
Возможно, именно тогда я научился писать большое количестве бумаг; их были сотни листов, на одну грустную тему. Я умудрился рассказывать о судьбе каждого воина на одной странице тетради в клеточку. Описывал позитивные изменения за прошедший год – сколько лычек пришито, и сколько суток мы провели в караулах, охраняя на лютом морозе или в окружении голодных комаров военное имущество страны. Суммировал количество подъёмов переворотом и слаженные действия при подъёме по тревоге. Перечислял благодарности, генеральские отметки в Книжке артиллериста о проведенных стрельбах.
Просто палочкой-выручалочкой стал подвиг мл. сержанта Шимона В., который, будучи в отпуске, вытащил из горящей закарпатской хаты старушку. Я беззастенчиво приписал это высокому уровню воспитательной работы во взводе.
То, что в моё отсутствие быльцем кровати безо всякой причины, просто за косой взгляд в сторону сержанта, был избит закрытый теперь на «губе» Щербина, узнали и без меня. Был конфликт, завершившийся трагически.
* * *
Взяв солёных огурцов размером с гильзу от снаряда, разломав на газете на белоснежные ломти копчёную зубатку и покромсав пшеничный кирпич, я – с друзьями своими Пашей Морозовым и Лёней Бойко, у которых пока ещё никто не ушёл с автоматом в тундру, сидим на замшелом камне, которому миллион лет и смотрим на разлив Белого моря – разлив.
Красота!
Часть шестая. Под колпаком
I
В последующий за описанным выше происшествием квартал мой взвод был объектом пристального внимания всех вышестоящих; они наведывались с моими дивизионными командирами в любое время суток и проверяли содержимое тумбочек, конспекты работы В. И. Ленина «Военная программа пролетарской революции», наличие ножных полотенец и «боевых листков»; они скребли ногтем изображения ГДРовских девушек с бабеттами на голове на дембельском чемодане мл. с-нта Васи Тютерева и сонно листали мои конспекты по тактике.
Я исходил на радушные улыбки, но был в отчаянии. Это было точное воплощение в жизнь довольно избитого армейского лозунга — «чтобы служба мёдом не казалась»!
II
Мой почерк в объяснительных стал круглым и радужным – как и содержание бумажек. Я гладил проклятые галифе каждый день. Достиг высот декламаторского искусства и нужного тембра в отдании рапортов при встрече проверяющих разного калибра. Мои планы занятий с бойцами просились на центральный вход Министерства обороны; я уже представлял, как сам Маршал Гречко А. А. склонится однажды над ними и кивнёт порученцу: «Орден Ленина и холодильник ЗиЛ!»
Однако блокада и последующие санкции продолжались, и я уже смирился с тем, что это до конца моих армейских дней – если бы не случай.
III
Майор Гуменюк вошёл стремительно и без стука – по-хозяйски, распахнув дверь в нашу офицерскую канцелярию. Мои коллеги после совместного распития как раз вышли отлить и качались где-то в солдатском сортире.
«Чё накурено?», – неожиданно дружелюбно спросил Гуменюк, не надеясь на ответ. «Абаринов!», – продолжил он, как будто в кабинете ещё кто-нибудь был. «Завтра готуйся – начпо с дивизии придёт на политзанятие! Сам полковник Кац». Тут он покрутил носом, что-то вспомнил и сказал: «А часнык – это ты правильно, без часныка сам понимаешь!» И ушёл.
Я передал его привет вернувшемуся Лёне Бойко, у которого в кармане кителя всегда была головка чеснока.
Мы ещё немного посидели, и я пошёл готовиться к встрече с начальником политотдела дивизии.
IV
Утром замполит Гутман, окружённый букетом волшебных ароматов, успокоил меня: «Кац! Кац!!! Тоже мне вождь! Проведёшь занятие на тему – пиши, «Дружба народов СССР как залог успехов в боевой и политической подготовке», и успокойся! Кац! Шлимазл житомирский!»
Не смея возразить, я показал Ионе Моисеевичу совсем другую тему в своей прошнурованной тетради, скреплённой фиолетовой печатью на листе кальки под конторским клеем. «А это теперь куда?»
«Забудь! Ты дашь слово бойцам, а я таки помогу. Это сладкая хорошая тема. У нас-таки получится».
V
Гутман и разделяющий по вечерам его мысли о светлом будущем Копытов, замредактора армейской газеты «На страже Заполярья», осмотрели плацдарм будущей встречи и перепланировали конфигурацию: стол Копытов молниеносно украсил журналами «Коммунист Вооруженных сил», чтобы создать наивную видимость тяги бойцов к этому прогрессивному изданию.
Вокруг меня усадили бакинца Юнусова, верзилу Гундарева, чуть было не окончившего пединститут в Ярославле, узбека Уразбаева, искренне обрадовавшихся предстоящей встрече в нашей убогой ленкомнатке. Белоруса Ефимова с комсомольским значком поставили с тетрадкой и приказали только чаще жестикулировать, читая какой-то безумный текст.
Когда вошли торжественно Кац и Гуменюк с несколькими старшими офицерами, я пережил примерно то же, что император Николай II в Петропавловском соборе при коронации и, так же едва не потерял сознание.
VI
Занятие прошло блестяще!
Ефимов, глядя в бумажку, активно жестикулировал – отпуск впереди всё-таки. Гундарев, всегда олицетворявший статую, вдруг взорвался и, по-волжски окая, сказал, что не мыслит жизни взвода без коллективизма, проявляющегося в осознанном подчинении личных интересов общественным, в товарищеском сотрудничестве, в готовности к взаимодействию и защите Родины. Копытов с фотоаппаратом «Зоркий» озарял лики волшебными вспышками.
Гутман, совершенно в тему, сложив пухлые ручки и обращаясь ко всем, с милой картавостью сказал, что благодаря таким как я, национальный вопрос в том виде, в каком он нам достался от царизма, решён окончательно.
Это был успех. Кац не аплодировал, но приобнял, прощаясь. Это было на уровне Ордена Почётного легиона.
Я был помилован.
Часть седьмая. Конвой
I
Щербина ещё сидел на гауптвахте, когда меня назначили туда начкаром. Чтобы вы понимали – ходить в караулы в дивизионе – сущая благодать в сравнении с «губой»! У нас построил караульных, подтянул им ремни на АКМ, поправил пилотки, и – всё, вперёд, на посты с разводящим. Тогда у этого слова был один-единственный смысл – довести караульного до поста у склада боеприпасов и сменить на отстоявшего два часа бойца. Зимой – час.
А сам в это время заварил чаёк и пишешь за бутылку «шила» секретарю родного парткома Гаухману С. Г., который поступил в Петрозаводский университет на исторический, контрольную по латыни:
naturalis «естественный, родной, врождённый»;
natura «рождение, миропорядок, природа»;
Errare humanum est. Человеку свой ственно ошибаться.
Ну, ведь как точно, образно и интересно! А здесь – не поспать, не почитать, ходишь болваном с ключами под надзором мрачного майора, начальника гауптвахты, среди миазмов параш, пусть и порожних, да покрикиваешь на помощника, что прогулочный дворик не выметен.
II
«Абаринов, бери своего Щербину, отправляем его в Петрозаводск. Короче, заведи его в баню, помой, потом в санчасть, пусть там посмотрят, дадут заключение на этап и назад. У тебя час времени, на? вот разрешение. Вопросы?»
«Вы меня, товарищ майор, уже в конвой ставите?»
«Пошёл тынах! Он тяжкий, не забыл – по твоей милости, кого мне прикажешь послать?
И про автомат у дурака спроси, куда его спрятал?»
Ну, я и пошёл…
III
Мой зам – ст. сержант Кудряшов – с АКМ наперевес вывел Щербину на порог гауптвахты. Я мотнул убийце головой: «Пошли!»
Мы побрели на гору, в сторону одноэтажного жёлтого здания гарнизонной бани-прачечной с циклопической чёрной трубой. На дворе стояла теплынь.
Я сначала шёл чуть поодаль, а потом мы шагали рядом. На нас все встречные озирались – Щербина был в кирзовых солдатских тапочках на босу ногу и больничном светло-коричневом запахивающемся халате с изящным воротником-шалью салатового цвета.
Под глазом у него сиял мощный фингал.
IV
Баня была пуста. К акой-то воин-уборщик шерудил шваброй в душевых. Я ему сказал, чтобы нашёл полотенце. Тот принёс простынь и пару обмылков, покосившись на Щербину и мой пистолет Макарова.
Щербина, стесняясь, разделся и включил душ. Мылся он долго и радостно. Я не препятствовал.
«Дайте закурить, тащьнант!»
На, кури. Я протянул ему пачку «Беломора».
V
«Скажешь, где автомат? Чего тебе врать, какой смысл? Мне за него отвечать, дубина! Он – на мне, понял?»
«Не знаю», – затянулся Щербина. «Я его сразу утопил, там болотце такое. Оставил себе штык-нож, и всё. Я даже не знаю, где это было – тундра, берёзки-сосенки, камни, всё одинаковое. Опустил, он и пошёл вниз, на глубину».
«Родители у тебя есть?»
«Мама. В Мерефе». Он отвернул от меня распаренное лицо, утёрся простынёй. «Я бы быстрее не Сергеева, я бы вот этого вашего Кудряшова положил, это такая сволочь. Хотя и Сергеев тоже. И прапорщик этот, Мных, стоял, зубом блестел, смеялся, сука, когда меня неделю подряд били. Смертным боем! Давали нашатырь нюхать – и снова!»
«Ну, знаешь! Получается, что мне сильно повезло, что я в отпуске был?»
«Ладно, тащьнант, пошли уже, не хочу. Вот вам сколько? Ну и мне столько же, я пединститут закончил, там военной кафедры не было. Думал, как-то год отслужу… Не получилось!
Виноват. Хотя и они тоже. Горько всё это!»
VI
Скоро я сменился и уже никогда не встречал Щербину. Как не крути, а преступлений на нём было достаточно для исключительной меры.
Хотя я себя и сегодня чувствую не очень комфортно, когда смотрю передачи о дедовщине в армии или читаю статьи экспертов.
* * *
В Кандалакше ранней осенью нет дней краше, чем те, когда арктический холод только-только и робко-робко начинает вползать в повседневную жизнь. Воздух прозрачен, удивительно чист; травы пожухли уже, поминая отлетевших навсегда комаров и прочих надоевших за короткое лето неприятных заполярных насекомых. Ловишь на щёку первую сентябрьскую снежинку – и радуешься ей, как подарку, и представляешь Новый год, белейший в мире снег, и как выходим после курантов на улицу, а там все свои. И целуемся-обнимаемся, и почти все ровесники; кто-то упал, поскользнувшись, а все смеются – потому что хорошее настроение.
«Давай, вставай!»
Часть восьмая. Оселок
I
Любой, критикующий жизнь в прошлом столетии, имеет на это полное право только в том случае, если он хотя бы год отслужил в советской армии. Это же касается также всех прославляющих советский образ жизни; в основном это, как ни странно, молодые люди, родившиеся после развала СССР.
Армия и её реалии остаются до настоящего времени оселком, на котором поверяются основные мужские ценности. Можно сказать, Олимпом для мужика – а не только поводом хлопнуть стакан под кильку на чёрном хлебе с лучком.
Именно в армии мною были закреплены основы родительских постулатов и суть тех верных направлений, что даны нам в школе, университетах.
II
Можно много болтать о прежней жизни – там, как говорят, всё было основательно плохо, зарегулировано, а пространство от Бреста до Владивостока было основано не по феншую…
Однако вся болтовня ершистых нынешних критиков разбивается о незыблемый гранит вопроса: «Ты где служил? Ты можешь лично построить полсотни людей, и чтобы они тебе в рот смотрели, ожидая не приказа – доброго слова?» И появляющееся ёрзанье, и потирание ручонок, и возникающее вдруг чесание затылков попросту не катят здесь; или вот это «э-эээээээээ»…
Отдаю себе отчёт, что это максима моей жизненной философии – пусть гражданское общество простит мне её, пожалуй, единственную, как и весь мой прочий заполярный субъективизм!
III
23-е.
В этот день, когда заполярная зима даже не думает отступать, а наоборот, прижимает неслабым морозцем, приклеивает пальцы к дверце ГТТ, рвёт трубы в караулке и заставляет выражать коллективную и искреннюю признательность творцу голубых армейских кальсон с начёсом – мы на плацу. Белобрысая временщица в который раз метровым слоем припорошила крыши казарм и тенты артиллерийских тягачей, а мы – в привычном тесном дивизионном нашем строю, смотрим с возвышенности праздничного плаца, украшенного флагом СССР, на ширь застывшего Белого моря, на бескрайнюю белую пустыню.
Уверен – мало кто вспоминает в этот день некое сражение под Нарвой, но все едины в одном – это праздник отцовский, это правильный день, который никогда не исчезнет.
И нет, казалось, такой силы, которая способна потушить тысячи красных звёзд.
Стынет от февральского холода на парадном построении рука в уставной шерстяной перчатке, поднесённая к шапке-ушанке, и морозный пар из сотен ртов бойцов и командиров летит вдогонку раскатистому «Ура-а! Ура-а! Ура-а!»
Праздничный концерт
(быль)
Ведь как появляются рассказы?
Идёшь по лице и видишь морозильник, а в нём десятка два сортов мороженого.
И память сразу же воскрешает фрагменты давней студенческой полуголодной жизни и хочется о них рассказать…
I
Это было давно, в прошлом столетии. К ак-то на университетской улице меня поймал за рукав археолог Володя Калинин с пятого курса.
Он угостил меня «Беломором» и задал странный вопрос:
«Как самочувствие?»
Обычно мне папа задавал такой, ну, так, для порядка. Я и в этот раз промычал в ответ типа нормально. А какое самочувствие ещё может быть, когда нет ещё двадцати? И где оно вообще? «Тогда пойдём вечерком, подзаработаем!» Я кивнул.
Чистота володиных помыслов у меня не вызывала сомнений: все знали, что он из села и там у него мама, после армии два раза поступал на кафедру. Любой физиономист выставил бы студента Калинина, голубоглазого, светловолосого крепыша в сером костюмчике и рубашке без галстука, застёгнутой на все пуговки, в качестве наглядного пособия «честный юноша без вредных привычек; любит Родину и маму».
Что, где, куда мы с ним пойдём «подзарабатывать», меня не интересовало.
II
Вечером мы встретились с Калинычем, такое у него было прозвище, на трамвайной остановке. Моросил мелкий дождик со снежком, навевая всякие моросящие мысли – о крепких новых ботинках, о недоступных несгибаемых как Луис Корвалан джинсах и синтетических под горло тонких свитерах сиреневой расцветки, как у арабов в общежитии.
«В общем, Саня, там 40 тонн говядины на хладокомбинате, надо разгрузить. Не гулять едем! По случаю 7 Ноября обещают по 20 рублей каждому, они грузчиков распустили, по домам сидят, праздники. Ну, что, готов?» «Поехали», – сказал я без восклицательного знака и гагаринского энтузиазма, лишь осознав скорое восхождение к толстосумам. 20 рублей!
В шесть вечера мы были на месте.
III
Калиныч поручкался со всеми, я повторил. В бригаде грузчиков вместе со мной было четверо – не считая Василия Ивановича, бригадира, верзилы лет сорока. Я, вроде как, был самым младшим. В основном это были крепкие низкорослые парни. Двое беседовали, один из них, весёлый в кудряшках, протянул мне руку: «Феликс. Я тебя где-то видел, не?»
Раздали фартуки, длинные, чёрные. Мне с моим ростом он был по колено, остальные же путались, и Володя подвязал их сзади на шее сначала себе, а потом и остальным. Мы ещё посидели немного, а потом зашёл главный.
«Пошли!» – скомандовал он.
Мы двинулись за бригадиром в этих фартуках на разгрузочную рампу, где стоял белоснежный вагон-холодильник.
IV
Когда поехала в сторону дверь вагона, я понял, что за двумя красными купюрами стоял не просто так, а вполне осязаемый и огромный вес: пространство было максимально забито окаменевшими телами коров. Им, полутушам, было решительно всё равно, кто их и где будет переносить – комсомольцы или африканцы, лейбористы или католики. Вот эти прибыли к нам из Новой Зеландии, и я должен их теперь выгрузить на новое обретённое место для последующего распределения среди не очень сытого населения.
Я подумал, что вряд ли отправители, эти антиподы новозеландские, задумывались над будущим этих животных, а потом живо представил себе путь коровьих трупов через Индийский океан, Кейптаун, Атлантику. Штормы и тайфуны. Экватор. Нападение пиратов и летучих рыб. Тропические ливни и близкие айсберги. Геркулесовы столбы.
У них, у быв. коров с этикеткой на ноге, получается, были жизнь после смерти и путешествие, которое мне в то время могло только присниться…
V
Носили вдвоём – каждая замороженная полутуша получалась по центнеру как минимум, одному, понятно, не под силу. Берём из вагона – и на железную тележку, потом по рампе толкаем тележку в утробу ледника, придерживая, потому что груз скользит и норовит упасть на рельсы. Там переваливаем с грохотом на весы, и, раскачав, с помощью бригадира закидываем наверх пирамиды вдоль стены. Первые полчаса ещё были слышны шуточки Феликса и смех весовщицы Гали в ватнике и пуховом платке поверх шапки-ушанки, а потом всё стихло и сопровождалось только возгласами: «Куда, бл? Смотри, щас по ногам съедет! Давай, поднимай, студент! На три-четыре, оппа!»
Лил пот. Но вагон пустел!
VI
Закончили мы где-то в два ночи. Раскидали! Сердце какой-то кусочек времени постучало 150 ударов в минуту и вернулось к обычному пульсу, молодость!
Галя позвонила диспетчеру насчёт внутризаводского локомотива, чтобы тот забрал рефрижераторный вагон.
Городской транспорт не ходил, нам нужно коротать время до пяти утра. И вот тут началось представление!
Василий Иванович наш достал из-под топчана топор с широким лезвием и коротким замызганным топорищем, передал Феликсу и бросил коротко: «Ребро!» Феликс кивнул, а мне сказал: «Пошли!» Пройдя мимо что-то вяжущей в своей будке Гали, мы оттащили под лампу одну полутушу и Феликс ловко, мощными ударами, отсёк два плоских куска – нам и, поменьше, кладовщице.
Стало понятно, почему она ждала и вязала в условиях низких температур!
Дефицит!
VII
К тому времени компания наша уже отдышалась и валялась на топчанах вроде как в безразличном состоянии, но это с виду. На самодельной мощной плитке гудело ключом эмалированное ведро с водой. «Ну что – давай!», – Феликс опустил в ведро приличный кусман изумительной говядины, в которой искрящаяся на месте отруба алая мякоть на ребре была с белым новозеландским жирком.
Бригадир дал мне черпак и приказал снимать мутную пену при первом появлении. Я добился прозрачности. Тогда Иванович бросил в ведро пять больших луковиц в шелухе, сыпанул пакет перца горошком и несколько листов лаврушки. Сидеть возле ведра с ароматным бульоном было лучше, чем таскать полутуши, однозначно.
Я поймал взгляд Калинина – он как-то необычно кромсал на ящике, укрытом «Правдой», четыре, а может пять батонов, и подмигнул мне, странно улыбаясь при этом…
VIII
«Ну что, давай, консерватория!» – сказал Василий Иванович, убедившись, что бульон будет. Феликс и ещё один парень, с виду тщедушный, но полутуши он таскал лихо, уже сдали фартуки и были в своей одежде – Феликс в куртке, а Веня, так звали паренька, в тёмном пальто. Ребята встали рядом, Феликс откинул свои кудри и произнёс высоким голосом будто конферансье: «Джузеппе Верди. «Дон Карлос». Dio, che nell’alma infondere».
И вот это infondere он сказал так, будто перед ним был не Калиныч с батоном на газете, а партер Ла Скала, весь в смокингах, декольте и бриллиантах, ну, и за спиной сидел в напряжении огромный симфонический оркестр.
«Дон Карлос – Виргиниюс Петрашкявичюс, будущий народный артист Литовской ССР», улыбнулся Феликс. Виргиниюс подхватил: «Родриго – прославленный баритон Социалистической оперы Феликс Балогов».
Они запели, да как! Я обомлел.
IX
Сидя у ведра с булькающим наваристым бульоном, я не ожидал от этой ночи на хладокомбинате более ничего, но, чтобы услышать роскошный дуэт, созданный гениальным Верди сто лет назад, который потом, годы спустя, я слушал в оперном зале – это не укладывалось в голове!
Голоса ребят были чисты и стройны:
«Дадим мы клятву:
и жизнь, и смерть
разделим вместе!»
Веня брал невероятной высоты чистые ноты и делал это спокойно и естественно, безо всякого надрыва и фальши. Глаза его сияли. Феликс украсил свою контр-партию баритональным густым тембром, которому, казалось бы, откуда было взяться в этом помещении, но это было наяву, и это было волшебно.
Я бы зааплодировал, но мешал черпак, и я лишь громко и искренне сказал: «Браво!» Меня поддержали.
Они ещё что-то исполнили, кажется, из русской классики, строгое, красивое и патетическое, потом ещё…
Венчал наш праздничный концерт Виргиниюс – «О соле, о соле мио!» звенело под высоким потолком комнаты грузчиков, оставляя в душе удивительное чувство радости и покоя, южного моря, залитого солнцем; вроде бы даже лампа в мутном плафоне стала сиять ярко и празднично.
X
Уже скоро каждый участник ночной операции получил из щедрых рук Василия Ивановича по здоровому ломтю разварной парующей говядины на ребре, подставив разрезанные Калинычем в виде подноса полбатона. Крупная соль и очищенные луковицы лежали горкой на газете.
У Ивановича в арсенале была большая алюминиевая кружка. Он знал толк не только в разгрузке, а мы дожидались, пока он хлопнет крепчайшего бульона и даст попользоваться кружкой.
Вот это первобытное состояние мне после этого никогда более не довелось пережить! Мы, будто в некой доисторической пещере, делили добычу, и не было враждебности, зависти, не было царей, величия одного и никчемности другого – все были равны.
Кто-то будет иронизировать, но той ночью у нас получился настоящий пролетарский праздник – с изматывающим трудом, за который нам честно и без обмана заплатили, с потрясающим ночным ужином и даже культурной программой!
XI
«Отнеси Галине!» – старший бережно передал мне двойной «бутерброд».
Я вышел наружу. Луна выкатилась поглядеть на наш пакгауз, отразившись на рельсах. Где-то далеко гудела вытяжка или лента конвейера. На краю рампы сидел огромный пёс. Он, как и я, молча смотрел вдаль, на кирпичное здание соседнего корпуса, на ночное небо, на высокий тополь, росший здесь с довоенных времён.
«Держи!» – сказал я, и бросил ему небольшой кусочек. Пёс обернулся, пригнул голову, на полусогнутых добрался до меня, за долю секунды съел порцию и добрым взглядом посмотрел на то, что у меня осталось. «Вкусно?» – спросил я. «Это Галине!»
Волкодав понял и потрусил впереди меня к Галиной будке.
XII
Я вдруг ощутил, что собранные судьбой воедино археолог Калинин, яркий тенор Виргиниюс, Феликс и я, студент исторического факультета, не выглядим чем-то инопланетным или сюрреалистическим среди выбеленных известью стен служебного помещения на окраине, напротив! Это была наша страна. Мы все говорили на одном языке. Мы читали одни книги и ходили в одни замечательные театры. Мы были одинаково небогаты, но знали цену деньгам и понимали прекрасное. Хотя, если подумать, новозеландские замороженные коровы, аврал, суета с разгрузкой, топор, 7 Ноября, ночь, ведро супа и оперная ария – где такое увидишь и услышишь, в какой ещё стране? Я много раз пытался представить на месте Вени, скажем, Лучано Паваротти или Пласидо Доминго – но у меня ничего не выходило!
Мы не сопротивлялись этой встрече, мы спешили на неё; мы впивались молодыми зубами в разваренные волокна и грызли лук, не задумываясь особо над тем, чем нас встретит завтрашний день.
И ещё я понял, чему таинственно улыбался Вова Калинин – он знал, коварный, что последует за разгрузкой, он предвкушал не двадцатку, нет! Он ждал это действо, это изумительное представление, которое, пусть и в странных условиях, для него было привычным и даже желанным.
Спасибо ему за то, что подарил мне тогда лишний билетик на этот праздник!
XIII
Впуская ночной холод, отворилась выкрашенная густой коричневой краской дверь в нашу филармонию – пёс, виляя хвостом, мгновенно уселся в ногах своего дружка Василия Ивановича и смотрел на него неотрывно и радостно, запрокидывая мохнатую голову – в поисках ответной ласки или кусочка чего-нибудь. Галина вошла, торжественно неся перед собой поднос. «Ну, парни, спасибо за угощение! И вот от соседей, с праздником, так сказать!»
На подносе лежали, украшенные инеем, двадцать эскимо.
* * *
Наутро мы станем манерными, будем дремать на лекции по истории КПСС или на репетиции, потратим на себя и подруг честно заработанные деньги, забывая постепенно о полутушах и неказистом ночном пакгаузе, спрятанном подальше от мира.
Закурили.
Трамвай уже тренькнул.
Околокулинарное
У меня до вчерашнего дня не было сомнений в пользе, изобретательности и своеобразии украинской кухни; было времечко, даже писал об этом: «Украинская хозяйка такое создаст на обыкновенной сковороде из хорошего ошейка! Да что говорить – без зажарки овощей, идущих в борщи или во вторые блюда, она жить не может и не станет! («Смачна подорож», 2014, № 6).
А тут читаю: «У них там жрут что попало. У нас хазяйка писля капусняка каструлю ополосне – оце в них щи называеться! В нас – «идальня», тому, что там iдять, а в них «столовая», столы какие-то…» И т. п. урапатриотический бред.
Брезгливый и непросвещённый критик, скорее всего, даже не догадывается, что слово «стол», а также престол, стольный град, застолье несут в себе иной, многовековой, смысл, который далёк от убогого представления значения слова нынешними словоблудами в этой стране.
Но – тем более зацепило, возмутило и взволновало!
Ну, или ещё одна «супер-идея» – памятник борщу как воплощенному гению, как венцу успешной кулинарии. Не подумайте, что я против борща – уважаю! Он всё ещё доступен не только олигарху, но и нищеброду, сидящему без работы в золотой неоплаченной советской квартире. Но ставить памятники еде всё же абсурдно – это чтобы не забыли и «пам’ятали», по логике автора выше изложенной сентенции? Скорее всего, да.
Ну, и о «столовых» там. Или о русских трактирах…
«…в левой зале крайний столик у окна с четырех часов стоял за миллионером Ив. Вас. Чижевым, бритым, толстенным стариком огромного роста.
Меню его было таково: порция холодной белуги или осетрины с хреном, икра, две тарелки ракового супа, селянки рыбной или селянки из почек с двумя расстегаями, а потом жареный поросенок, телятина или рыбное, смотря по сезону. Летом обязательно ботвинья с осетриной, белорыбицей и сухим тертым балыком. Затем на третье блюдо неизменно сковорода гурьевской каши. Иногда позволял себе отступление, заменяя расстегаи байдаковским пирогом – огромной кулебякой с начинкой в двенадцать ярусов, где было все, начиная от слоя налимьей печенки и кончая слоем костяных мозгов в черном масле. При этом, – пишет В. Гиляровский, пил красное и белое вино, а подремав с полчаса, уезжал домой[…]
– У меня этих разных фоли-жоли да фрикасе-курасе не полагается… По-русски едим – зато брюхо не болит, по докторам не мечемся, полоскаться по заграницам не шатаемся».
* * *
Кулинария – часть культуры, отрицать это нельзя. Для украинцев жизнь на перекрестье путей и в окружении других народов не прошла даром: в кулинарных традициях всех регионов переплелись мотивы венгерской, турецкой, бессарабской, словацкой, балканской, татарской, гуцульской, бойковской, польской, еврейской, русской, австрийской кухонь.
Но почему поощряется и ныне считается правильным порочить, воротить нос от т. н. нематериальной культуры соседней страны, отрицать сегодня существование не польской, венгерской – исключительно русской кухни, для меня остаётся загадкой!
Гречку, картофель и сало из страны презренных щей, правда, импортируем – скорее всего, с ненавистью…
Апельсины с сахаром
В любом сельском магазине сегодня – помимо хлеба и подсолнечного масла, сметаны, сахара, кефира, стирального порошка, вермишели и мужских носков, можно купить апельсины, мандарины, киви и картошку. Традиционный набор сельмага!
Но, как ни странно, граждане, как и тридцать с лишним лет назад, чаще покупают водку…
I
Нас с товарищем году примерно в 1988-м надумали послать в командировку в Москву, на конференцию. Не успели мы выйти с совещания, как на нас накинулись коллеги из других отделов. «Витя, Новый год всё-таки – привези хоть кило мандаринов!» – слёзно просили седые подполковники и красавцы-старлеи. «Сань, на тебя можно рассчитывать? На вот десятку – на апельсины, и ещё одну – на мандарины! Ждём, две внучки, Сань!»
«Витя, бежим, – сказал я. – И закрываем двери, а то нам точно не дадут собраться!»
И правда – посыпались звонки. Те, кто не мог достучаться/в дверь до наших сердец, звонили в сердцах. И все, как один, хотели цитрусовых. Со стороны выходило, что Кремль утопал в тени апельсиновых и мандариновых деревьев!
К тому времени мы успели собрать рублей сто пятьдесят, большие деньги! Получалось, что для каждого из нас обратный путь становился тяжелее примерно на 10 килограммов цитрусовых, которые мы должны будем доставить на берега Днепра и на себе!
Мы остановили приём заказов…
II
Те, кто думает, что я пересказываю сон, ошибаются. Горбачёвские перестройка и ускорение в конце 80-х привели к тотальному дефициту. В Киеве можно было совершенно беспрепятственно купить только берёзовый сок и коровье вымя. Ну, ещё синее или коричневое, будто деревянное, пальто, чёрные гантели и чёрные полуботинки «Скороход» одинакового с гантелями веса. По какой-то древней традиции дети ещё получали по инерции в новогоднем шуршащем целлофане с конфетами и печеньем две грузинские мандаринки; родители как дети радовались этому зимнему и оттого яркому аромату и спешили затолкать мандариновые корочки в водку, приобретённую по талонам, а семечки – в цветочный горшок с алоэ, который стоял на подоконнике в каждой семье – от всяких болезней.
«На местах», как тогда говорили, было несколько проще, потому что номенклатуры меньше, чем в столице. Поэтому порой «столичные» прибегали к помощи подчинённых: «Николай Васильевич! Тут делегацию нужно встретить – выручай, водка нужна! И чай со слоном, хотя бы пачка! А коньяк есть?»
Николай Васильевич выдерживал театрально паузу и величаво отвечал: «Алексеич, нема! Но для вас есть!»
Чай индийский с изображённым на пачке слоном, узнаваемый символ той эпохи – как и коньяк с заснеженной горой Арарат на этикетке.
Радости не было предела.
III
Что характерно – ни одна собака не попросила узнать там, в Москве, почему международное положение страны при Горбачёве вроде как улучшилось, а внутреннее – ухудшилось до безобразия! Размножился только плюрализм, но его на хлеб не намажешь!
…На следующий день нам объявили, что конференцию передвинули на январь. Мы попытались возвратить личному составу деньги, но почти все были единодушны: «Не отменили ведь, перенесли! Подождём, что делать!»
Ну, а перед самым Новым годом горбачёвская экономика в очередной раз продемонстрировала мощь и непредсказуемость – нас завалили апельсинами, шампанским и венгерскими курами; наши просители смущённо забирали назад свои слова и деньги.
Все успокоились. Так всегда бывает в новогодние дни – может, оттого их и ждут с нетерпением.
* * *
В январе конференция состоялась, съехались наши старые друзья со всей страны, и мы забыли на какое-то время о невзгодах.
Правда, когда возвращались домой, руки у нас вытянулись до колен – выполняя заказы товарищей, везли килограммов по десять сахара, у нас не было. Не верите? Виктор Иванович не даст соврать!
Не зря мы всё же ходили в спортзал «Динамо» дважды в неделю и были крепкими как пассатижи!
На моём столе
В прежние времена с продуктами было, прямо скажем, не очень – это я возвращаюсь к тем вопросам, которые были подняты моими читателями немного выше, в рассказе о свадьбе. Они справедливо спрашивают – что там ели и пили в 70-е, когда садились за праздничные столы и прочее? Отгулять юбилей, должность, рождение сына, свадьбу – во что это обходилось обычному гражданину, и огласите, типа, весь список, пожалуйста!
Да не вопрос!
I
Во-первых, как и сегодня, все мероприятия, были угадываемы и предсказуемы; ну, скажем, сосед Иван уходит в армию в мае, понятно, что гуляем; или мама вдобавок к боевым наградам получила орден Октябрьской революции; или у тестя 60 в апреле – вот она, дорожная карта кухонной плиты, так сказать!
Во-вторых, 99 % процентов мероприятий были позитивными с точки зрения, в основном, предсказуемого и безудержного веселья – это вам не то, что теперь, не буду перечислять грустные события.
В-третьих, подготовка к празднику всегда была сопряжена с поиском дефицита и изменением рейтингов родственников – каждый/ая гордился/ась тем, что именно он/она достал/а пять баночек майонеза или коричневую банку растворимого индийского кофе на свято.
А кто ничего не мог доставать, даже коробку конфет «Метеорит», скатывался в самый низ списка и от него все на какое-то время отворачивались, всё же оставляя шанс на исправление. Шучу, конечно)).
II
Меню всех праздников не содержало изысков и сводилось к традиционным блюдам. В моей семье это были пять салатов – оливье, «шуба», «мимоза», винегрет, плавленый сырок с чесноком. Разве что в летний период они усиливались шестым – из свежих огурцов и помидоров с луком, измельчёнными петрушкой и укропом.
Рецепты салатов уже никто не сохранял, потому что это было равносильно тому, как бережно записать, что после декабря будет январь; они были на столе 4 сезона; разбуди хозяйку среди ночи и спроси: «Тётя Настя, надо ли в оливье класть солёные огурцы?», а она, нимало не озаботясь, скажет разбудившему, что можно, но немного, и то срезав шкурку.
И уснёт дальше с улыбкой на устах.
III
Говоря об основных блюдах в моём доме, следует прежде всего отметить вершину. Речь о печёном картофеле. Он был особенным у нас, содержание крахмала в нём было запредельным; он лопался аппетитно при варке, а при запекании в духовке становился особенно вкусным и расхватывался гостями мгновенно.
Соль и подсолнечное нерафинированное масло прилагалось, и все с большим удовольствием наслаждались этим простецким блюдом, хрустели корочкой, дули на разваренные белоснежные ломти, совершенно не думая о том изобилии, что последует за этим блюдом.
Традиционно готовились голубцы, котлеты, тефтели. Из чего – честно, не знаю, некий фарш можно было купить в «Кулинарии». Мясо было в огромном дефиците.
Кстати, в те годы не было зазорным выставить на праздничный стол консервы – шпроты, сайру в масле, лосось в собственном соку, ветчину и даже «Завтрак туриста», ммммм! Всё это было в дефиците.
IV
Картошка, реально, была № 1 в основной массе блюд нашей скромной кухни. И не только на праздники. Картофельные зразы, деруны с грибной подливой, картофельное рагу с тушёной говядиной, различные запеканки из картошки; отварная в мундире и без, и ещё десятки блюд из неё.
Нам с братом в обычные дни мама традиционно оставляла макароны – они тогда были, в основном, в виде длинных тонких трубочек и продавались на развес, картофельное пюре или пшённую кашу, которые я, придя из школы, разогревал братану.
Немного позже открылись так называемые «Домовые кухни» и я туда ходил с судком и эмалированным бидончиком, чтобы получить литр супа за 8 копеек и 2 котлеты с картофельным пюре, благо рядом.
V
Я не могу не пропеть оду замечательному блюду, которое и сегодня будоражит меня в предпраздничные дни – речь о студне. О холодце. О заливном. Студень вносили с зимнего балкона под аплодисменты – даже в моей не очень эмоциональной семье. Он был толщиной с «Краткий очерк истории философии» – это только мои коллеги-историки помнят увесистый тысячестраничный фолиант.
Когда я сегодня берусь за приготовление студня, передо мной всегда тот дрожащий и вкусно-прозрачный образ, под знаком которого прошла моя юность.
Но получается волшебно.
VI
Живя какое-то время на Крайнем Севере, мы застали (середина 70-х) палтус холодного копчения, зубатку, треску г/к; они продавались абсолютно свободно в рыбном отделе городского гастронома; самый дорогой – палтус, стоил 4 рубля. Здесь же стоял судок с чёрной икрой по 16 руб./кг. Я на свою зарплату мог купить 20 кг этой самой икры, но не имел желания.
Уехав с Севера, я уже такого изобилия деликатесов не встречал даже в номенклатурных продуктовых точках.
Зато, поскольку мы жили на берегах великой русской реки, рыба у нас в рационе не переводилась – лещ, судак, щука, сырть, корюшка, язь. В сезон газетный кулёк с 0,5 кг свежей корюхи стоил на улице 30–40 копеек.
Рыба присутствовала и на праздничных столах. Она была традиционно либо жареной, либо тушёной, либо под вкусным маринадом; мой дядя Роман, живший на берегу Ладоги и имевший свой баркас, когда приезжал в гости, всегда привозил копчёных сигов. Они, конечно, украшали наш праздничный стол.
Когда мы возвращались от него домой, то всегда были затоварены судаками, щуками, а то и лососем.
Утренние наши с ним рейды на подъём сетей навсегда сохранились в моей памяти.
VII
И всё же краеугольный камень русской кухни – это пироги. Их многообразию может позавидовать любая кухня мира. Это были не только многослойные кулебяки с начинкой из всевозможных субпродуктов, но и роскошные открытые и закрытые пироги как с солёной так и сладкой начинкой.
Мне очень нравился огромный закрытый пирог из маминой духовки с узорчатой косичкой по периметру с отварной треской, зелёным луком и варёным яйцом; мой брат как-то написал мне о том, что вкус нашего пирога с морошкой ему снится!
Только добрые слова я и мои однокурсники по университету могут сказать в адрес маминых румяных пирожков с капусточкой, с ливером, рисом и яйцом, горохом, забытым ныне саго, крупой из крахмала. Все пирожки были помечены особым вилочным знаком – одна, две, три дырочки – и были узнаваемы! Но особой любовью у всех пользовались ватрушки из тонкостенного теста (половина – ржаной муки, половина пшеничной) с картошкой, умащенные перед духовкой яичным желтком и оттого волшебные на вид и на вкус! Они разлетались с блюда, будучи только внесёнными с кухни – настолько они были предсказуемо-вкусны!!!
У нас их называли «калитки». Они известны в кухне карелов и финнов.
VIII
Я ничего не сказал об овощах – их в рационе было немало. Речь о капусте, свёкле, огурцах, моркови, и пр. простецких овощах; помидоры и сладкий перец в тех краях появились позже, и только в парниках. О грибах тоже следует упомянуть – солёных рыжиках, груздях, волнушках, о маринованных, отварных и сохранённых в глиняном горшке под жиром подберёзовиках; сушёных белых, которые присутствуют в любой кухне. О соленьях – квашеной капусте, огурцах, мочёной морошке и бруснике тоже могу сказать только хорошее.
* * *
С чего бы вдруг нахлынуло?
Сегодня упал очень хороший кус говядины – сварил наваристые щи с квашеной капустой, картошкой, морковью, сельдереем и обязательно репой.
Будьте здоровы! Пусть на вашем столе в Новом году будет то, что вам по душе, что вы хотите приготовить, а не то, что вам рекомендуют диетологи.
Будьте здоровы!
«Копчёная Скумбрия»
Дню телевидения посвящается.
I
«Евгений Петрович, здрасьте! Это канал Пинтер. Вы вот думаете, что телевидение – это просто неправдоподобно богатейшая организация, но она не богатейшая. Она, может, и не бедная, но где-то там, вдали от нашего проекта. Он скромный и пока маловостребованный. Поэтому, извините, с выплатами пока увы, но мы рассчитываем на понимание».
Я дослушал до конца и сказал: «Ну, хорошо! Я понял. А почему вы мне-то звоните, я вообще Александр Алексеевич!»
«Ой! Это же ваш сюжет на Пинтер – по поводу устранения засорения унитазов? Ой! А вы кто?»
«Я же сказал!» – ответил я и положил слухалку.
II
«Давай с тобой поговорим», – пропел телефон.
«Да!».
«Ой! Александр Алексеевич? Это «Копчёная Скумбрия»!
«Аааа! Что же вы сразу не сказали?»
Тут надо отвлечься… Месяц назад я прочёл объявление.
«Желающие предложить свой рецепт копчёной скумбрии и продемонстрировать приготовление в ТВстудии, прошу направить резюме. (Тел., адрес. Анна)».
Скажу, что я поучаствовал уже будучи на пенсии в кулинарных шоу типа «Пекельна кухня», поэтому и направил. А чего делать?
Девичий голос сказал: «Нужно, чтобы вы закоптили скумбрию, а мы снимем все стадии – от магазина до подачи на стол. Рыбу мы купим. Вы красиво приготовите, а мы пустим в эфир красивую программу. «Правила выживания» называется».
«Прекрасно! – сказал я. – У вас там, в Правилах, есть коптильня, дрова, вишнёвые опилки?»
«Я думаю, это всё можно приобрести», – неуверенно сказала «Копчёная Скумбрия». А как вы лично это видите?»
Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=68433164) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке
Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения